Сегодня в рубрике «Волейбольная весна Победы» мы вспомним классика отечественной литературы Константина Симонова и повесть «Дни и ночи», которая была первым серьезным опытом Константина Михайловича в области крупной прозы. Издана эта повесть ещё по ходу войны – в 1944 году, в том же 44-м немедленно экранизирована «Мосфильмом» (сам Симонов выступил, разумеется, в роли автора сценария). События произведения затрагивают тяжелейший период битвы за Сталинград – осень 1942 года.
Волейбол, конечно, даже близко на находится здесь в центре повествования, что вряд ли требует дополнительных пояснений с учётом тематики повести. Но волейбол там есть, пусть и вскользь. И это «вскользь» нисколько не умаляет трогательности и драматизма. А теперь просто слово автору…
Отрывок из повести Константина Симонова «Дни и ночи»:
– Тут ведь перед домом был парк, теперь, наверное, мало что от него осталось…
— Мало, — подтвердил Сабуров. — Несколько деревьев да столбы от волейбольных сеток.
— Вот, вот, столбы от волейбольных площадок, — усмехнулся Ванин, — теннисную не успели сделать. Как раз перед войной я собирал молодежь на воскресники, ровняли землю, катками катали, а теперь, наверное, изрыто все…
— Изрыто, — опять подтвердил Сабуров.
Ванин задумался.
— Черт его знает, — сказал он, — всем тут тяжело воевать, потому что уж больно Волга близко. А мне совсем тяжело… Я ведь тут каждый дом знаю, действительно каждый, — а не для красного словца… Двенадцать лет назад мы тут зеленое кольцо решили сделать, чтоб меньше пыли. Да, не думали мы тогда, что эти трехлетние липки через десять лет поломает война и что тогдашние пятнадцатилетние пареньки будут, не дожив до тридцати, помирать на этих улицах. И вообще о многом мы тогда не думали, так же, как, наверное, и вы.
— Наверное.
Ванин несколько раз подряд затянулся и посмотрел на Сабурова.
— Представляете, сегодня утром увидел город с того берега… Был город — и нету. Наверное, ваш командир дивизии принял меня за сумасшедшего, я на все его вопросы отвечал, как автомат: да, нет, да, нет, да, нет… Вы все-таки, наверное, не можете до конца меня понять. Всю мою грусть…
— А ваша волейбольная площадка, — вдруг переводя разговор, сказал Сабуров, — почти цела. Пять-шесть воронок, но это ведь только подсыпать земли и два-три раза пройтись катком. А столбы стоят, и на одном даже обрывок сетки. Вот лейтенант, — кивнул Сабуров на сидевшего с ним рядом Масленникова, — игрок сборной Москвы по волейболу. Вы меня сегодня надоумили насчет него — я все замечаю: просится во вторую роту — любимая его рота. Теперь понимаю, в чем дело, — там волейбольная площадка, наводит его на воспоминания.
— Капитан все не принимает меня всерьез, — с легким оттенком обиды сказал Масленников. — Ему не дают покоя мои двадцать лет… Нет, товарищ капитан, я вспоминаю о волейболе не чаще, чем вы, честное слово.
— И совершенно напрасно. Двадцать лет — хорошая вещь. И потом, знаешь что, Миша, когда тебе будет тридцать, мне будет сорок, а когда тебе будет сорок, мне будет пятьдесят, — так что за мной все равно не угонишься, но чем дальше ты будешь жить, тем тебе будет яснее, что меньше на десять лет — это гораздо лучше, чем больше на десять лет.
Он обнял Масленникова за плечи и притянул к себе.